Если вы думаете, что это только в старину прошлое представляли по легендам, а наши теперешние знания основаны на строгих научных фактах – вы заблуждаетесь. Откуда вы знаете, что при Людовике XIII Францией на самом деле правил кардинал Ришелье – неужто из исторических исследований? Наше сознание не так уж интересуют факты – оно предпочитает образы. Поэтому, как и прежде, умами властвует не наука, а мифы и легенды. И это не так уж плохо. «Легенда правдивее факта: она говорит нам, каким был человек для своего века, факты же – каким он стал для нескольких учёных крохоборов несколько веков спустя» -- сказал Честертон. И мало кто преуспел в создании мифов и легенд больше, чем американцы. Им приходилось спешить: без национальной мифологии нация существовать не может, потому что эта мифология и делает её нацией. Новорождённый народ спешно создавал себе национальные обычаи (есть с ножа и класть ноги на стол) и национальную мифологию. По меркам любой европейской страны, истории у Америки почитай что нет. Но уж то, что есть, она использовала сполна. Здесь легенда творилась и творится сразу, наступая фактам на пятки: в понедельник событие случилось, во вторник о нём статьи на первых полосах газет, через месяц в списке национальных бестселлеров – воспоминания и биографии участников, через полгода на первые места в тех же списках выходят четыре боевика, так или иначе связанных с оным событием, а через год Голливуд выпускает их экранизации... Конечно, не каждая из сенсаций порождает легенду, но всё же американская массовая культура позаботилась о том, чтобы ни одно сколько-нибудь значительное событие не осталось не воплощённым в запоминающиеся образы. Война за независимость, война Севера и Юга, индейцы, трапперы и первопроходцы... Даже бандитские перестрелки в Чикаго 1930-х превратились одновременно в миф и в национальную историю, даже из Бонни и Клайда сделали сантиментальную легенду. Войну во Вьетнаме американцы проиграли, а мы, некоторым образом, выиграли – но где наш Рэмбо? Но среди американских мифов есть один главный – миф о всаднике с револьвером у бедра. Вот он вглядывается в горизонт: глаза прищурены, суровое лицо бесстрастно. Перед ним лежит фронтир, земля дикая и опасная, но зато новая и ничья. И там, конечно же, ждут опасности и сокровища... Специалисты по мифологии знают: основной миф в цельном и чистом виде не существует. Миф о всаднике с револьвером эзотеричен, ибо слишком важен. О страшном рабовладельческом Юге мы знаем из «Хижины дяди Тома». О благородном аристократическом Юге – из «Унесённых ветром». Канон детектива – Конан Дойл и Агата Кристи, но где канон вестерна? Благородного Индейца (с двух больших букв) зовут Чингачгук – остальные делаются по мерке, снятой с образца. Но у того всадника, что вглядывается в горизонт, имени нет: сегодня его зовут Крошкой Билли, завтра – Диким Биллом Хикоком, а завтра он окажется Хопалонгом Кэссиди или Малышом Сонорой. Каждый очередной роман или фильм воспринимается даже не как версия, а как более или менее искажённый эпизод сокровенного предания, слишком важного, чтобы выставить его на всеобщее обозрение. Так хранят подлинные имена богов, так хранят секреты мистерий. Прищуренные глаза всадника смотрят на запад – куда же ещё? Север и Юг разделяют Америку, Запад её объединяет. Америка началась с движения на Запад, и это движение составляет главную часть её истории. Само слово «Запад» теперь всё чаще значит «Америка», и неважно, как произносящий это слово к Америке относится. Дикий Запад – это Америка, какой она хотела бы быть, та Америка, какой она кажется или хочет казаться самой себе, своим друзьям и недругам. Америка – это Новый Свет? Что ж, те дали, в которые вглядывается всадник -- это новая земля, которую нужно открыть и покорить. Америка «много о себе воображает»? Что ж, отношение героев вестерна к иным странам похожа на реплику из еврейского анекдота: «Париж? А далеко это от Жмеринки? -- Две тысячи километров! -- Такая глушь, а так шьют...» Америка – страна свободы? -- Но что может быть свободнее нетронутой страны! Американцы свихнулись на законах? -- Но револьвер нашего всадника как раз и устанавливает закон там, где его нарушили. Как и положено американцу, герой вестерна практичен -- поэтому в конце сюжета ему обычно достаётся не только красотка-блондинка, но и ранчо или седельная сумка с золотом. Он self-made man – поэтому он, как правило, действует в одиночку, а на предложение помочь отвечает: «Это моя драка»... Попробуйте найти «чисто американскую» черту, отсутствующую в вестерне – готов держать пари, что это вам не удастся. Но именно потому, что вестерн хранит главный миф Америки, это, может быть, самый хрупкий из жанров. Он не выносит перемен. Нельзя изменить ни место действия, ни эпоху, ни национальность героя. И уж совсем немыслим этот всадник в России. Переберите всю русскую классику и все любимые фильмы нашего кинематографа – вы увидите, что никого, хотя бы издали напоминающего того всадника с револьвером на бедре, у нас нет. Отечественный герой вообще больше думает и говорит, чем действует, а если действует всё же, то либо бесцельно, либо потому, что ему так по должности положено. И он решительно не способен пройти сквозь тот сюжет, где в финале – блондинка и богатство. Скажем, «Белое солнце пустыни» сравнить с вестерном можно – но только затем, чтобы увидеть, насколько они непохожи. Герой вестерна, сочиняющий трогательные письма жене и мечтающий убраться поскорее из этих диких мест на родину – невообразим. Сухов вершит свои подвиги в военной форме: он и после демобилизации остаётся солдатом. Герой вестерна никогда и никакой формы не наденет. Он может быть шерифом, но не солдатом и не полицейским. Человек в форме – член организации. Шериф – это просто человек, взявшийся исполнять определённую работу. Если вы перемените место или время, вестерн перестанет быть вестерном. Не менее губительно для него и соприкосновение с реальностью. Когда Клинт Иствуд отправил своих персонажей на Дикий Запад, каким он был на самом деле (или, по крайней мере, каким его готов представить современный человек) – он нанёс вестерну удар, от которого тот так и не оправился. Да, конечно, порядочных женщин на Западе было мало: потребность в дамском обществе удовлетворяли проститутки. Но тому всаднику с револьвером на бедре нужна леди, с которой даже преступники будут сохранять вежливость хотя бы настолько, чтобы не изнасиловать её прежде, чем герой подоспеет на помощь. Да, конечно – настоящие бандиты знают, что выстрелить в спину или из засады практичнее, чем набиваться на честный поединок. Но прищуренные глаза разглядывают какой-то другой Запад, который с настоящим соотносится примерно так же, как Святая Русь – с Россией. Современная Америка в этот Запад верить не может или не хочет (собственно, в Святую Русь тоже верят немногие). И недаром фильмы Иствуда появились в 1960-х – в годы, когда совсем не худшие представители поколения жгли национальные флаги и армейские повестки, предпочтя американской мечте наркотики и свободную любовь. Тот всадник с кольтом был для них воплощением всего, что они ненавидели – весь такой чистенький, положительный и молчаливо утверждающий величие страны. Хиппи сменились яппи, бунтарский пафос ушёл, но вестерн не ожил. Его добила политкорректность. Посмотрите ещё раз в глаза этого всадника. Их взгляд суров и мужествен. А мужественному герою положена женственная героиня. Она, конечно, будет заряжать винтовки, если понадобится. Быть может, ей даже придётся выстрелить – если герою придётся совсем туго. Но вообще-то в мире вестерна женщина – хранительница очага, а мужчина – её защитник. Теперь, когда неопровержимо доказано, что такое положение вещей есть унижение и угнетение женщины, в прищуренных глазах больше не затеплится нежность. Всаднику больше незачем скакать на помощь – женщина есть свободный индивид, сам решающий свои проблемы. Она сама зарабатывает на жизнь (в публичном доме – из верности реализму), под юбкой у неё револьвер, и вообще она стреляет быстрее всех и сама убьёт негодяя. Не гоните лошадей, мистер, вам некуда больше спешить. А будете суетиться, вас вообще сделают... э-э-э... афроамериканцем. Так что закурите лучше «Мальборо» и езжайте обратно. У нас тут больше не курят. Но и умерев, вестерн доказал свою неуничтожимость. Всё новые герои фантастики смотрят в галактические дали со знакомым прищуром: «Завернув за угол, они увидели мчащийся прямо на них автомобиль. Прежде чем Язон успел выхватить пистолет, Керк шагнул вперед. Его рука взметнулась вверх, и знакомое Язону грозное оружие, прорвав рукав, буквально прыгнуло ему в ладонь» (Г. Гаррисон, «Неукротимая планета»). Так же смотрит и герой Брюса Уиллиса – и неважно, очищает он от негодяев городок близ мексиканской границы («Last Man Standing») или далёкую планету («Пятый элемент»): стрелять его всё равно учил тот самый всадник. И секретные агенты в боевике Тома Клэнси обсуждают между собой, что европейцы ничего не смыслят в ручном оружии – по-видимому, вспоминая знакомую тяжесть у бедра. Ведь главное-то что? Главное – выстрелить первым...
