Пожалуй,
единственное,
что можно с
уверенностью
сказать о
языке
середины XXI в. Ц
что он будет
разным.
Разрыв между
языком разговорным
и
литературным,
а также между
речью разных
слоёв
общества,
существующий
и сейчас, станет
заметнее. При
этом
развитие
разговорного
языка
предсказать
проще Ц оно в
большей мере
зависит от
собственных
внутренних
законов, чем
пути языка
литературного.
Уже
давно идущее
медленное
исчезновение
падежей
продолжится.
Всё больше
случаев, в которых
ане
слишком
образованные
люди делают
ошибки
(лсогласно
приказа╗). В
течение ХХ в.
в живом языке
перестали
склоняться
числительные,
географические
названия
вроде лБородино╗
и фамилии
вроде моей.а В XXI, вероятно,
то же
случится с
некоторыми
прилагательными.
Этот
процесс
подготовлен
уже сегодня.
Из английского
нахлынула
волна
несклоняемых
определений
(типа
лрок-музыкант╗,
лпанк-тусовка╗).
К ним
подравниваются
унаследованные
от советской
эпохи
сокращения
(лстройплощадка╗,
лпионерлагерь╗).
Похоже, скоро
так же начнут
себя вести и
другие слова
Ц мы услышим
что-нибудь
вроде
лсолдат-паёк╗,
линженер-образование╗,
а то и (если
это затронет
и литературный
язык)
лдепутат-комиссия╗
и лпрезидент-правление╗.
Ещё
одна черта
современной
речи, у
которой большое
будущее Ц то,
что нашему
современнику
почему-то
проще сказать
не лсерьёзно╗,
а
лпо-серьёзному╗.
Фраза: лСделай
по-хорошему╗
в наше время
редко подразумевает:
лА иначе
заставим╗ Ц
чаще она просто
значит:
лСделай
хорошо╗.
Похоже, скоро
наречия на -о
будут
восприниматься
как
манерность, а
говорить
будут так:
лВернусь
по-скорому╗,
лКупил
по-дешёвому╗.
Когда-то
Корней
Чуковский,
мужественно
отстаивавший
чистоту
русской речи,
сказал с полушутливым
отчаянием: лЯ
понимаю, что
всё равно
скоро все
будут
говорить лшєфер╗
и лложить╗. Но
партия учит
нас, что
новое должно
рождаться в
борьбе со
старым. Вот я
и есть это старое╗.
Мы знаем, что
отчаивался
он напрасно: на
его стороне
выступили
газеты, радио
и школа
(помните
тетрадки, у
которых на
обороте было:
лПравильно
ставь
ударение!╗ Ц и
списки слов?),
поэтому ни лшєфер╗,
ни лложить╗ не
стали нормой
Ц больше того, даже
и ошибку
такую редко
услышишь. А
те ошибки,
которые
такого
отпора не
встретили
(лодеть
пальто╗, лпара
пустяков╗,
лчёрное кофе╗),
стали (или
становятся)
нормой.а
То же будет
происходить
и в
дальнейшем.
Трудно сказать,
удастся ли,
например,
объяснить
всем, где
ударение в
слове лзвон·т╗
и что значит
слово
лизувер╗ -- но
ясно,а что
часть тех
ошибок, что
сегодня ещё
режут слух,
через
полвека
просто
перестанут
замечаться.
На
каждом
очередном
рубеже веков,
начиная, по
крайней мере,
с Петра
Великого,
русский язык
переживает
кризис. Не
справляясь с
новизной
обстановки,
он жадно
хватает
слова из языков
более
лсовременных╗
соседей. Не
справляясь с
нуждами
общества,
пытается
опереться на
жаргоны.
Привычные
нормы
перестают
действовать.
Пуристы
затыкают уши
и бросаются
перечитывать
классиков,
пародисты
потешаются,
учителя бьют
тревогу. К
середине века
(а то и ранее)
равновесие
восстанавливается.
Заимствования
и жаргонизмы
частью вытесняются
из обихода,
частью
усваиваются
языком, занимают
свои ниши и
уже не
кажутся
опасными и
вредными.
Языковой
хаос начала
века вспоминают
лишь в
насмешку. От
послепетровской
разноголосицы
в памяти
остались
курьёзы
вроде лна
фрыштике в
пятьдесят
кувертов при
бытности
многих
отменно
важных особ...╗
От начала XIX в. Ц
лтрогательный
предмет
сострадания,
коего
задумчивая
физиономия
означала
гипохондрию╗.а От
начала ХХ Ц
лэнегрично
фукцировать╗
и лзамком
поморде╗.
Но
языковая
нормализация
не
происходит сама
собою Ц она
всегда есть
плод усилий
того
общественного
слоя, который
осознаёт
себя хранителем
культуры. И в XXI веке,
похоже,
впервые эту
роль
предстоит взять
на себя не
писателям, а
учителям и
журналистам.
А это значит,
что судьба
литературного
языка будет
зависеть не
столько от
культурной,
сколько от политической
ситуации: и
школа, и
пресса зависят
от неё
существенно
больше, чем
литература.
Поэтому
развитие
литературного
языка может
пойти
разными
путями.
Вариант
первый.
Длится, в
общем и в
целом, та же
ситуация, что
и теперь. Ни
социальной,
ни
экономической
стабилизации
не
происходит,
ни один общественный
слой не
пользуется
авторитетом.
Политическая
элита
разношёрстна.
Россия
по-прежнему
ощущает
собственную
второсортность
перед
Западом.
Языковая
политика
отсутствует,
если не
считать
реформы
орфографии, которая
возведёт в
норму ошибки
вчерашних двоечников.
На
это
интеллигенция,
в
особенности
та её часть,
которая не
может или не
хочет
научиться
играть по
навязываемым
правилам,
скорее всего
отреагирует
всплеском
пуризма. Так
было с
последними
наследниками
римской
культуры в
варварской
Европе: лТак как
ныне
порушены все
ступени,
отделявшие некогда
высокость от
низкости, то
единственным
знаком
благородства
скоро
останется
владение
словесностью╗
Ц писал один
из них. Язык
станет
знаком
принадлежности
к сообществу:
лсвоего╗
будут
опознавать
по тому, знает
ли он
значение
слова
лдовлеть╗.
Появится стремление
отделить
свой язык от
разговорной
речи,
приблизившись
к
классическомуа
литературному
языку XIX
в., а также
насыщая речь
цитатами и
иноязычными
(не-английскими)
фразами.а Такой
стиль
существует и
сейчас
(достаточно
указать хотя
бы на М. Соколова),
но пока у
нашей
интеллигенции
в целом демократические
настроения
преобладают
над
элитарными и
не дают ему
стать нормой.
А
просторечие,
в свою
очередь,
раздвоится
на англизированный
жаргон (у тех,
кому
доступны Интернет
и поездки за
границу) и
приблатнённый
жаргон (у
всех прочих) Ц
с
переходными
вариантами.
При звуках
этого живого
языка интеллигенты
будут
морщиться и
цедить
сквозь зубы:
лРусского
языка надо
знать!╗
Вариант
второй. Вновь
воцарится
жёсткая идеология.
(Это, кстати,
необязательно
значит
лдиктатура╗:
лполиткорректность╗
американского
образца Ца тоже
идеология, и
не менее
жёсткая, чем
коммунизм
или фашизм,
хотя и
обходится
без
диктатуры.)
Тут
подробности
всякому ясны
Ц мы это уже
проходили...
Как
и любая
идеология,
она начнёт
создавать
собственный
словарь.
Вернее, даже
два Ц словарь
обязательных
заклинаний и
словарь запрещённых
выражений.
Нарушители
языкового
спокойствия
подвергаются
моральному
или
физическому расстрелу.
Третий
вариант.
Россия так
или иначе
обретёт
чувство
собственного
достоинства,
слово
лпатриотизм╗
перестанет
быть
ругательным.
Сформируется
общественный
слой, поставляющий
политическую
и культурную
элиту; речь
его
представителей
будет
восприниматься
как норма, и
подражать ей
будет престижно.
Некоторые
банальные
истины
станут общепринятыми:
например, что
политический
деятель
должен иметь
не только
диплом, но и образование,
что в
парламенте
нельзя ругаться
матом и
устраивать
потасовки,
что диктор
телевидения
должен знать
русский язык,
и т.п. Тогда
среди них
окажется и
следующий
трюизм: лКультура
языка есть
часть
национальной
культуры, и
она тоже
нуждается в
сохранении и
защите╗.
В
этом случае
мы получим
ситуацию,
близкую к
той, что
существует
во Франции Ц с
телевикторинами,
где будут
спрашивать, как
звучит 2-е
лицо
множественного
числа от глагола
лбыть╗ и как
образовать
деепричастие
от лписать╗.
Употреблять
английское
слово, если
его можно
заменить
русским, станет
дурным тоном.
Жаргоны,
конечно, не
исчезнут Ц но
они будут
именно
жаргонами, и
их смешение с
литературным
языком
прекратится. Конечно,
многое из
того, что
вошло в
обиход за
последние
полтора
десятилетия,
останется Ц
но будет
наведён
какой-то
порядок. И
неважно,
удержатся
лиа
лбрэнд╗ и
лподставить╗
(вместо
лподвести╗), а
лбутик╗ и лпо
жизни╗ (вместо
лпо натуре╗)
забудутся,
или случится наоборот
Ц главное, что
говорящий
будет знать:
лтак Ц можно, а
так Ц
нехорошо╗.
А
вообще Ц
имейте в
виду: каким
бы ни стал
русский язык,
он будет хуже
теперешнего.
Идеал языка
всегда лежит
в прошлом, и
любые
изменения
всегда
кажутся
порчей.