Владислав Владимирович Николаенко

Древнееврейская литература

 

В кругу литератур Древнего Востока древнееврейская занимает особое место. Не потому, чтобы она была так уж непохожа на остальные Ц при всей её самобытности, она обнаруживает множество общих черт и с древнеегипетской, и с древнеперсидской, и с ассиро-вавилонской, Ц а потому, что она стала основой всей европейской, да и мусульманской культуры. Ведь лдревнееврейская литература╗ Ц это, в сущности, то же самое, что Библия (или, если быть точным, то же, что Ветхий Завет). А роль Библии в составе европейской культуры едва ли возможно преувеличить.

лДА НЕ БУДЕТ У ТЕБЯ ИНЫХ БОГОВ...╗

 

Уникальность еврейской литературы среди соседних с нею Ц древнеегипетской, шумерско-аккадской, древнеиранской Ц коренится в особенностях иудейской религии. Если все прочие народы Древнего Востока, несмотря на отдельные порывы к единобожию, всё же остались в рамках традиционного язычества Ц то евреи, несмотря на вновь и вновь оживающие пережитки этого язычества, вышли к подлинному монотеизму: лЯ Господь, Бог твой; ... да не будет у тебя других богов перед лицом Моим╗ (Исход, 20). Этот переворот в религиозных представлениях в корне изменил весь строй еврейской словесности.

Языческие божества на людей, вообще говоря, обращают не так уж много внимания. Они, конечно, требуют от них жертв и других знаков почитания, они иногда вмешиваются из каких-нибудь своих соображений в человеческие дела Ц насылая на людей бедствия или, наоборот, помогая своим любимцам. Но им нет дела до внутреннего мира своих почитателей, и уж тем более языческий бог не требует, чтобыа почитали только его Ц ведь он сам существует внутри пантеона, и его власть ограничена другими.

Библейский Бог ведёт себя иначе. Его отношения с теми, кого Он избрал, похожи на супружество Ц именно так их неоднократно описывает Библия: Господь Ц муж, а избранный Им народ Ц неверная супруга (по-еврейски лнарод╗ женского рода). Это значит, что Бог требует от людей не только покорности, но и преданности, -- преданности, превышающей и даже отрицающей благоразумную меру. Человек, избранный Богом, должен довериться ему всецело Ц любая попытка опереться на что-то иное, кроме Господа, рассматривается как измена. Тем более это относится к почитанию иных богов. Оно отвратительно не потому, что эти боги ложны Ц судя по всему, первоначально считалось, что они существуют, хотя и бесконечно уступают Господу. Оно отвратительно, потому что подобно блуду: лИ проходил я мимо тебя, и увидел тебя, и вот, это было время твоё, время любви; ... и поклялся тебе, и вступил в союз с тобою, говорит Господь Бог, -- и ты стала Моею... И надел на тебя узорчатое платье, и обул тебя в сафьянные сандалии... Но ты понадеялась на красоту твою, и ... стала блудить и расточала блудодейство твоё на всякого мимоходящего...╗ (Иезекииль, 16).

Как и брак, отношения Бога и человека в Ветхом Завете основаны на договоре (слово лЗавет╗ и значит лдоговор╗), причём договор этот заключается добровольно: еврейский народ складывается из потомков тех, кто некогда по собственной воле принял власть Бога. И подобно браку, этот договор нерасторжим Ц даже в большей степени, чем брак, ибо у евреев развод допускался. Священная история, изложенная в Ветхом Завете Ц это история того, как Бог доказывал Свою неизменную верность этому союзу и наказывал людей за его нарушение.

Завет Бога с людьми разворачивается во времени Ц и само представление о времени от этого меняется. Язычество представляло время как систему кругов: за прошедшим днём приходит новый, годы сменяют друг друга, вот так же однажды замкнётся и круг мировой эпохи Ц и всё начнётся заново. В Библии круг разомкнулся, время потекло по прямой: от сотворения мира Ц ко всемирному потопу, от Ноя Ц к Аврааму, от Авраама Ц к Давиду и Соломону, и дальше, и дальше Ц в то отдалённое будущее, когда явится Мессия и вернёт былую гармонию миру.

Это грандиозное историческое повествование составляет основу Ветхого Завета. Могучий ритм истории пронизывает Писание, подчиняя себе произведения прочих жанров Ц от древнего заклинания до философской и любовной лирики, от свода законов до пророческого видщния. Такая роль исторического начала объясняется именно единобожием еврейской религии. В ней нет места языческим сюжетам о космических браках и космических битвах. Господь не имеет подобных Себе, Его деяния разворачиваются не в горизонтальной плоскости (т.е. они направлены не на иных богов и не на природные стихии), а в вертикальной: Библия повествует о взаимоотношениях Бога и человека.

В НАЧАЛЕ

 

аПервые книги Библии Ц Пятикнижие Моисеево Ц повествуют о началах: о начале мира, о начале человечества, о начале еврейского народа. Книга Бытия, с которой начинается Писание,а в оригинале называется лБерейшит╗ Ц т.е. лВ начале╗, по первым словам: лВ начале сотворил Бог небо и землю...╗. Еврейские толкователи обыгрывали даже форму буквы лбет╗, с которой начинается это слово: она похожа на скобку,а которая как бы включает в себя всё мироздание и отделяет его от предшествующей пустоты.

Сотворение мира Ц важная часть любой мифологии. Но хотя мифы разных народов во многом схожи, библейский рассказ не похож ни на один из них. В нём нет ни усилия рєдов, ни усилия битвы, ни усилия работы Ц мир покорно возникает из небытия, повинуясь Божьим речениям: лДа будет свет... Да будет твердь посреди воды и да отделит она воду от воды... Да соберётся вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша...╗ (Бытие, 1). Этих речений десять Ц как впоследствии десять заповедей лягут в основу человеческого порядка, так десять творящих речений создают порядок космический.

Пятикнижие по-еврейски называется лТора╗, т.е. лЗакон╗. И действительно, значительная часть Пятикнижия Ц законы в самом буквальном смысле этого слова: лЕсли кто украдёт вола или овцу и заколет или продаст, то пять волов заплатит за вола и четыре овцы за овцу... Если кто застанет вора подкапывающего и ударит его... Если кто потравит поле, или виноградник...╗ (Исход, 22) С ними соседствуют иные законы Ц уже не юридического, а нравственного порядка: лНе внимай пустому слуху, не давай руки твоей нечестивому... Не следуй за большинством на зло...╗ (Исход, 23). Одни ничем не отделены от других: и уголовный, и нравственный кодекс имеют источником волю Божию. А от законов никак не отделяются повествовательные части: они тоже нацелены на выявление должного, на его отделение от неправильного и неправедного. Так, сотворение женщины предваряется словами Господа: лНехорошо быть человеку одному╗ (которые продиктованы ощущением лправильности╗) Ц и заканчивается нравственным предписанием: лОставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут два одна плоть╗. Там, где у других народов Ц миф, в Библии Ц притча, наставление.

Первоначальная гармония сотворённого мира скоро нарушается. Сперва происходит грехопадение: сорвав запретный плод, люди вышли из воли Божией и отныне предоставлены собственному своеволию. Один за другим следуют сюжеты, демонстрирующие плоды этого своеволия: убийство Каином своего брата, загадочный небесный блуд (лСыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их в жёны... И они стали рождать им: это издревле славные люди╗), всемирный потоп, наконец, Вавилонская башня Ц попытка человека собственными силами стать подобным Богу. И опять мы видим коренное отличие древнееврейского Писания от языческих мифологий. Браки смертных женщин со сверхъестественными существами у другого народа породили бы (и порождали) мифы о героях-полубогах Ц библейский автор брезгливо отстраняется от этой мерзости. В шумеро-аккадском мифе потоп боги насылают, чтобы люди им не надоедали Ц в Библии это наказание Господне за людское зло: лНо земля растлилась пред лицом Божиим, и наполнилась земля злодеяниями. И воззрел Бог на землю Ц и вот, она растленна: ибо всякая плоть извратила путь свой на земле╗ (Бытие, 6). В шумеро-аккадском мифе больше красочных подробностей (ссоры и споры богов вокруг потопа, их страх перед ими же развязанными разрушительными силами, сцена, где лбоги, как мухи╗, слетаются на дым жертвоприношения) Ц Библии они не нужны. Здесь остаётся лишь притча о наказании грешника и спасении праведника.

Как библейский контекст видоизменяет мифы, делая их непохожими на самих себя, так видоизменяет он и героический эпос. Эпосу можно уподобить следующие за Пятикнижием книги Иисуса Навина и Судей. Они описывают завоевание евреями Палестины и их борьбу с её коренным населением. Мы найдём здесь и великие битвы, и великие подвиги Ц но, в отличие от эпоса иных народов (например, сказаний о Гильгамеше или от поэм Гомера), внимание повествователя сосредоточено не на них, а на том, ради чего ведутся эти войны. А ведутся они во исполнение обещания Господа отдать эту землю еврейскому народу Ц и тема верности Бога своему обещанию гораздо важнее, чем подробности богатырского молодечества. Достоинство шумеро-аккадского героя Гильгамеша или греческого Ахилла держится на их личной отваге, силе и воинском мастерстве. Библейские герои Ц Иисус Навин, Гедеон, Самсон Ц побеждают потому, что за их спиной стоит Божья воля. Это подчёркивается постоянно; так, когда Гедеон набирает себе войско для борьбы с войском мадианитян, ему велено от Бога сделать свой отряд как можно меньшим: лНарода с тобой слишком много, не могу Я предать мадианитян в руки их, чтобы не возгордился Израиль предо Мною и не сказал: лМоя рука спасла меня╗ (Судей, 7). Важнейшие для эпоса мотивы чести и славы, которые движут и Гильгамешем, и Ахиллом, -- для библейских персонажей просто не существуют. Единственный, кому принадлежит заслуга победа -- Господь, и только Его имя подобает славить:

Израиль отмщён,

народ показал рвение;

ааааааааааа прославьте Господа!

Слушайте, цари,

внимайте, вельможи:

ааааааааааа я Господу,

ааааааааааа я пою,

ааааааааааа бряцаю Богу Израилеву!

ааааааааааааааааааааааа (Судей, 5)

 

СЛУШАЙТЕ, НЕБЕСА, И ВНИМАЙ, ЗЕМЛЯ

 

Быть может, самый самобытный жанр древнееврейской литературы Ц книги пророков. Разговор о них нужно начать с самого слова лпророк╗. Сейчас его обычно понимают как лпрорицатель╗, лпредсказатель будущего╗. Библейское понимание пророчества шире. Пророк Ц это человек, способный слышать и передавать слова Господа. Эти слова, конечно, могут говорить и о будущем; но обличение настоящего или напоминание о прошлом тоже могут быть пророческими.

Пророки внесли в еврейскую религию (да и вообще в человеческую культуру) новое понятие о вере, -- они отделили праведность от внешних знаков благочестия. Ведь в начале любого богопочитания лежит простейший принцип лты мне, я тебе╗. Первоначальная религиозность рассуждает именно так: я приношу жертвы, я соблюдаю определённые предписания Ц и постольку имею заслуги перед божеством и могу рассчитывать на его помощь. лНет! -- отвечают книги пророков, -- Богу нужны не наши жертвы, а наша справедливость╗.

Ненавижу, отвергаю праздники ваши

и не обоняю жертв во время торжественных собраний ваших...

Удали от Меня шум песней твоих,

ибо звуков гуслей твоих Я не буду слушать.

Пусть, как вода, течёт суд,

и правда Ц как сильный поток!..

Вы между тем суд превращаете в яд,

и плод правды Ц в горечь.

ааааааааааааааааааааааа (Амос, 5 Ц 6)

Учение пророков было призывом к справедливости: они учили, что милость Божия не продаётся, её нельзя купить, а можно лишь заслужить. Поэтому слышнее всего в их речах обличение, и обычно это Ц обличение богатых и сильных:

Горе замышляющим беззаконие

и на ложах своих придумывающим злодеяния,

которые совершают утром на рассвете,

потому что в руке их сила!

Пожелают полей Ц и берут их силою,

домов Ц и отнимают их.

ааааааааааа (Михей, 2)

За нечестие и несправедливость Господь покарает Израиль,а Ц говорят пророки и пытаются вразумить народ описаниями грядущих бед. Но сквозь всю неправедность современности, сквозь все беды грядущего они провидят иные картины Ц конечное торжество света, связанное с приходом Мессии, посланца Божия:

Он будет судить бедных по правде,

и дела страдальцев решать по истине...

Тогда волк будет жить вместе с ягнёнком,

и барс будет лежать вместе с козлёнком...

ааааааааааааааааааааааа (Исайя, 11)

 

ХВАЛЕНИЕ И НЕЖНОСТЬ

 

Литературы Древнего мира многим отличаются от современных. Одно из отличий состоит в том, что они рассчитаны не на читателя, а на слушателя. И этого слушателя они хотят не развлечь, не дать ему возможность полюбоваться чем-то со стороны, а заклясть, убедить, окликнуть. Поэтому речь строится так, чтобы оставаться в памяти. Незаменимое подспорье этому Ц ритм.а Весь Ветхий Завет пронизан ритмом, и во многих частях это ритм стихотворный.

Когда заходит речь о библейской поэзии, прежде всего вспоминают книгу Псалтирь. Слово это греческое, обозначает оно музыкальный инструмент, похожий на арфу Ц видимо, под его аккомпанемент когда-то действительно исполнялись некоторые гимны Ц псалмы. Еврейское же название этой книги переводится лХваления╗. Традиция приписывает её авторство царю Давиду (XI Ц X в. до Р. Хр.). Автором всех ста пятидесяти псалмов, однако, Давид быть не мог: во многих из них упоминаются или подразумеваются события, происшедшие значительно позже. Но некоторые псалмы, действительно, так или иначе соотносятся с жизнью Давида, как её описывают Первая и Вторая книги Царств.

Читателя, воспитанного на европейской поэзии, удивляет в псалмах прежде всего отсутствие той стройности, того плавного развития темы, к которой он привык. В каждом псалме постоянна напряжённость чувства Ц но чередование этих чувств так прихотливо, что переходы от одного к другому непредсказуемы. Так, например, псалом 52 начинается с обличения неверующих в Господа: лСказал безумец в сердце своём: лНет Бога╗. Развратились они и совершили гнусные преступления; нет делающего добро...╗ Ц а заканчивается упованием на возвращение евреев из вавилонского плена: лКто даст с Сиона спасение Израилю! Когда Бог возвратит пленение народа Своего, тогда возрадуется Иаков и возвеселится Израиль╗. Поток этих восхвалений, покаяний, обличений и упований настолько един и в то же время настолько неоформлен, что в иудейской и в христианской традиции его делят по-разному: границы псалмов не везде совпадают.

Другое знаменитое произведение библейской поэзии Ц Песнь песней. Она гораздо ближе к нашему привычному представлению о поэзии Ц это любовная лирика высочайшей пробы:

Он ввёл меня в дом пира,

и знамя его надо мною Ц любовь.

Подкрепите меня вином,

ааааааааааа освежите меня яблоками,

ибо я изнемогаю от любви...

ааааааааааа (Песнь, 2)

Удивление вызывает только одно: что делают эти свадебные песни (ибо в сущности, Песнь песней Ц почти драма, воспроизводящая свадебный обряд) в священной книге? лПоложи меня, как печать, на сердце твоё, Как перстень, на руку твою: Ибо крепка, как смерть, любовь, Люта, как преисподняя, ревность...╗ -- прекрасная поэзия, но при чём здесь вера?

Дело в том, что брак Ц древнейший и многозначный символ. Мы уже видели, что через образы брака описывались отношения Господа и избранного Им народа. Так же могли описываться отношения народа с царём, или души Ц с Богом. Поэтому свадебная образность была открыта самым разным религиозным толкованиям, нимало не теряя своего мирского и даже прямо эротического оттенка:

О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна!

Глаза твои голубиные под кудрями твоими;

волосы твои Ц как стадо коз, сходящих с горы Галаадской...

Как лента алая губы твои, и уста твои желанны...

Два сосца твои Ц как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями...

ааааааааааааааааааааааа (Песнь, 4)

а

РАЗУМ И ДЕРЗНОВЕНИЕ

 

Прописи и нравоучения, так презираемые в наше время, были любимым жанром в культурах Древнего Востока, и Ветхий Завет Ц не исключение: лСлушайте, дети, наставление отца, и внимайте, чтобы научиться разуму...╗ (Прит., 4). Но если для нас поучение Ц это нечто заведомо известное и приземлённое, то для древнего читателя практические советы и духовные взлёты неразделимы. Так же неотделимы были в Пятикнижии рассуждения о штрафе за потраву поля от прямого разговора с Господом.

Поучения собраны ва трёх книгах Ветхого Завета: Притчи Соломона, Книга Премудрости Соломона и Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова. В них соседствуют житейские советы (лВино Ц глумливо, сикера (хмельной напиток) Ц буйна, и всякий, увлекающийся ими, неразумен╗ Ц Прит., 20) -- и тончайшая мистика, говорящая о Божественном присутствии в мире: лПремудрость подвижнее всякого движения, и по чистоте своей сквозь всё проходит и проникает. Она есть дыхание силы Божией и чистое излияние славы Вседержителя... Она есть отблеск вечного света и чистое зеркало действия Божия╗ (Прем., 7). Дело как раз в том, что это Ц одна и та же премудрость: совет воздерживаться от пьянства и прозрение божественного начала мироздания неразрывно связаны в своём источнике.

Но всё же есть состояния души, когда литература поучений не может помочь: в ней есть неистребимая убеждённость, что мир в целом устроен правильно и разумно, что все беды достаются людям поделом, а всякая добродетель будет вознаграждена. В каждой жизни бывают моменты, когда подобные слова звучат фальшиво, когда человек стоит лицом к лицу с коренной неправдой мира, а общепризнанные ценности кажутся пустышкой и ложью. Крик человека, пытающегося пробиться сквозь мировую успокоенность к подлинным и безусловным ценностям, но не находящему их, запечатлён в книге Экклезиаст (это греческое слово, как и заглавие еврейского подлинника лКохелет╗, означает лПроповедующий в собрании╗): лСуета сует, -- сказал Экклезиаст, -- суета сует, -- всё суета!.. Род приходит, и род проходит, а земля пребывает вовеки. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к тому месту, где оно восходит. Идёт ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своём, и возвращается ветер на круги свои╗ (Еккл., 1). Это вечное повторение, вечное возвращение одного и того же совершается не только в природе, но и в жизни человека, и в жизни общества: лВсему своё время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать, время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить╗ (Еккл., 3) Нет ничего окончательного, а значит, ничего настоящего. Есть только непостижимый Божий план, и единственная мудрость Ц в том, чтобы склониться перед ним, не пытаясь в него проникнуть: лВо дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй: то и другое сделал Бог для того, чтобы человек ничего неа мог сказать против Него╗ (Еккл., 7).

Ещё более дерзок был автор другой, -- быть может, самой загадочной Ц ветхозаветной книги, книги Иова: он заставил своего героя призвать самого Бога на суд.

Книга начинается с разговора на небесах: Бог указывает Сатане (который в этой книге выступает не как враг Господа, но как враг человека) на Иова Ц праведника, который за свою праведность награждён покоем и довольством. И именно эту награду ставит Сатанаа в укор праведнику: лРазве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его и дом его и всё, что у него?╗. Так начинается спор Бога и Сатаны: верен ли человек Богу ради Него самого, или он Ц не более чем наёмник, отрабатывающий свою плату? Чтобы решить это, Бог выдаёт Иова на испытание, и даже на пытку. Иов лишается имущества, теряет детей, и, наконец, в качестве последнего испытания, его поражает проказа, делая его отверженным от общества и зримо являя немилость Божию.

И тогда Иов обращается к Богу с обвинением, чем несказанно пугает друзей, явившихся его утешать: он утверждает свою невиновность и требует от Господа оправданий поразившим его несчастиям. Друзья наперебой спорят с ним, уверяя, что если Бог наказывает, то есть за что. В любом другом случае это было бы справедливо Ц но здесь читатель знает о праведности Иова от самого Бога. Из-под рассудительных доводов утешителей проступает некоторая душевная нечестность: по сути, они предлагают оправдать всё существующее просто потому, что оно существует, и отказаться от собственного чувства справедливости. А речь Иова продолжается, и говорит он уже не только о своей беде, но о неправде в мире: лВ городе люди стонут, и душа убиваемых вопит, и Бог не воспрещает того╗ (Иов, 24). Иов зовёт Бога к ответу Ц но не потому, что разуверился, а потому, что хочет верить. Он ждёт объяснений, ибо хочет, чтобы его убедили.

И Бог начинает тяжбу. Но вместо того, чтобы отвечать на вопросы Иова, Он начинает задавать свои: лГде ты был, когда Я полагал основания земли?.. На чём утверждены основания её, или кто положил краеугольный камень её?.. Давал ли ты когда в жизни приказания утру и указывал ли заре место её?╗ Иов говорил, что мир неразумен; Господь отвечает, что мир ещё гораздо неразумнее, чем ему кажется: лКто проводит протоки для излияния воды, ... чтобы шёл дождь на землю безлюдную, на пустыню, где нет человека?╗ Он описывает мощь Бегемота и Левиафана, -- чудовищ, воплощающих необузданные силы стихии. Перед Иовом разворачивается вселенная, к которой неприложимы никакие человеческие мерки Ц и именно это зрелище убеждает его. Он не испугался Ц в величии и могуществе Господа он и прежде не думал сомневаться. Но он счёл эту величественную картину достаточным ответом на свои сомнения, она дала его чувствам то просветление, которого он жаждал. Он принимает ответ Бога Ц и Бог принимает его вопрос: Он порицает друзей Иова лза то, что вы говорили о Мне не так верно, как раб Мой Иов╗. Герой книги вознаграждён и за своё терпение, и за своё дерзновение: всё утраченное им возвращается к нему, ибо он доказал, что праведен не за мзду.

 

****************

 

Прекрасных книг на свете много, но только одну называют просто Книгой, или даже никак не называют: лИбо сказано...╗, лИбо написано...╗. Её называют лзаписной книжкой человечества╗. Духом иа образами Библии вдохновлялась европейская литература на протяжении тысячелетий. Художники и композиторы, поэты и философы век за веком обращались к библейским текстам, вкладывая в них свои самые глубокие мысли и чувства. И самые разные читатели искали Ц и находили Ц в этой книге ответы на свои вопросы и утешения своим горестям.